«Пена дней» и другие истории - Борис Виан

– Попытаемся, – сказал тот, на мгновение остановившись передохнуть, – ведь тихо взять на трубе столь высокие ноты требует определенного усилия и соответствует расходу примерно двадцати восьми калорий.

– Не хотите? Не так уж любезно с вашей стороны, – тем временем проговорила Жизель, скорчив недовольную мину.

– Да нет же, погодите секунду, мы сыграем! Не надо сердиться!

– Я не позволю над собой издеваться! Прощайте!

Продемонстрировав таким образом свой милый характер, она удалилась с гордо поднятой головой.

Музыканты переглянулись и, отсмеявшись, как положено, в фа-диез мажоре, принялись за старый семейный диксиленд и так наподдали жару, что температура в комнате поднималась от терции к терции.

Статист все слышал из своей комнаты: нет, решительно он будет учиться играть на кларнете. Пианист Жан Меркаптан и правда в эту минуту играл на кларнете, потому что пианино осталось в павильоне.

Шум все усиливался, и музыканты каждый раз после основной части темы все больше разоблачались. Контрабасист Зозо яростно дергал четыре струны своего инструмента, и пот стекал с него крупными каплями. Остановились они, лишь когда потолок, чтобы покончить с этим грохотом, уже собирался обрушиться им на головы.

Статист вновь добрался до центрального коридора и вновь столкнулся с ассистентом режиссера, возвращавшимся из бара.

Под мышкой тот нес охапку бумаг и, весело посвистывая, катил перед собой обруч.

– Ну что, теперь начнут снимать? – спросил статист.

– Да, уже скоро, не опаздывайте, – сказал Морей и припустил к павильону Б, исполнив по дороге прыжок ангела через обруч на манер Жана де Болоня.

Статист прошел немного в противоположном направлении и оказался бок о бок с руководителем джаз-оркестра и ударником; они лениво передвигали ноги, беседуя о музыке и о литературе.

– Неужели? – молвил ударник.

Звали его Клод Леон, он откликался на Додди и отправлял благородную профессию ассистента-химика в «Коллеж-де-Франс».

– Мне так кажется, – проговорил Савен.

– Не сочтите за бестактность… – поравнявшись с ними, вступил в разговор статист.

– А вы как считаете, – обратился к нему Савен, – есть тут красивые девушки?

– О господи! – вырвалось у статиста.

– Глаза у вас есть, вы холостяк, чем же вы тут занимаетесь?

– А вы женаты? – осведомился статист.

– Женаты, тем более нам интересно, – ответил ударник. – Мы вот думаем, что здесь особенно-то и не с кем жене изменять.

– Вот эта ничего. – Статист кивнул на проходившую мимо брюнетку, и правда высокую и ладно скроенную. Беатрис, одним словом.

– Губа у вас не дура, – одобрил Савен. – А чем вы занимаетесь помимо участия в массовых сценах?

– Шесть лет назад, – начал статист, – уйдя из лицея, я поступил в одну контору письмоводителем…

– Пойдем, старик, расскажешь нам об этом в павильоне, – сказал Савен, заметив шестерых своих коллег, гуськом выходящих из коридора с артистическими уборными.

Все трое, смешавшись с толпой статистов, ускорили шаг. Тут же шел гример – он нес металлический футляр с баночками и кистями для окончательного марафета; вдруг из футляра вылез меринос цапли, и гример в ужасе отшатнулся.

Они вновь прошли через тяжелую металлическую дверь, пересекли задник студии и добрались до центра декорации.

Дюжина механиков заканчивали монтировать громоздкую штуковину на пневматических шинах, на платформе которой были установлены камера, оператор Андре и святой Христофор, покровитель автомобилистов, незаметно проникший сюда через дыру в крыше.

Андре двигал камеру туда-сюда, прильнув глазом к видоискателю. Ассистент в плетеных кожаных сандалиях на босу ногу и синих полотняных шортах, маленький, коренастый, с очень светлыми волосами и в довершение всего усатый, управлял операторской тележкой, следуя указаниям Андре. Святой Христофор поглядел-поглядел, счел зрелище малоинтересным и исчез в золотом сиянии.

Восемь музыкантов взошли на небольшую специально приготовленную эстраду и расположились так же, как и в прошлый раз.

Кругом виднелись сталактиты из тянутого стекла, подвешенные гирляндами на невидимой проволоке, а изогнутые стеклянные трубочки имитировали струи воды вокруг стоящего рядом с входом толстого столба.

Ассистентка режиссера, заурядная блеклая блондинка с желточным выражением лица, уселась за пределами площадки и углубилась в свои записи. Статисты подходили к ней уточнить, что от них требуется, и рассеивались по площадке, на которой теперь роилось ни много ни мало человек шестьдесят самого пестрого народу.

Небрежной походкой, отбросив голову назад, как и подобает человеку его роста, вошел де Маргуйя.

Оркестр коротал время, играя под сурдинку «On the sunny side of the street», и несколько статистов танцевали.

Сменив Андре у видоискателя, де Маргуйя проверил эффект наезда и сошел с тележки. Он дал знак Сципиону обеспечить тишину, чего тот и достиг своим зычным голосом.

– Красный свет! – распорядился де Маргуйя.

Раздался сигнал клаксона, и один за другим зажглись прожектора. Режиссер направился к Савену.

– Наиграйте негромко какую-нибудь мелодию, пусть танцуют, пока мы будем снимать.

Кивнув Патрику, Савен обозначил ритм, и оркестр заиграл вальс «Лишь мы вдвоем». Однако уже на четвертом такте де Маргуйя их остановил:

– Эта ваша музыка нагоняет сон. У вас есть что-нибудь другое?

– Но именно это предложил господин Гнильом, – заметил Савен, во всем любивший точность.

– Плевать! Да и вообще фонограмма ни к черту! Я все заставлю переделать, все это как-то невнятно звучит. Запишем большой оркестр… Или нет, сыграйте то, что играли перед этим.

Савен сыграл первые два такта «On the sunny side…».

– Отлично! Совсем другое дело! Как только я скажу «стоп», – де Маргуйя повернулся лицом к статистам на площадке, – оркестр смолкает, а вы продолжаете танцевать.

Затем он обратился к Роберу Монлери и Жизель Декарт:

– А вы двое на тандеме едете от оконного проема за господином… э-э… гитаристом и проезжаете перед вторым проемом в тот момент, когда камера проходит руководителя джаз-группы и когда я говорю «стоп». Повторим-ка все. Красный свет!

Второй помощник подошел к оркестру с банкой черной краски в руках и замазал ею спину гитариста.

– Вы слишком прозрачны, – пояснил он, – сквозь вас видно прожектор.

Бюбю Савен (брат руководителя джаз-группы) не стал перечить, приняв все по своему обыкновению молча и с совершенно равнодушным лицом.

Все статисты оставались на своих местах – кто на танцплощадке, кто в баре, кто на возвышении перед маленьким гротом на одном уровне с оркестром. На мгновение всеми овладело напряженное внимание: сейчас был бы услышан и негодующий вопль насилуемой мухи.

– Тишина! – заорал Сципион.

– Мотор! – скомандовал де Маргуйя.

Механик с хлопушкой в руках подошел к объективу и подсунул ему вышеупомянутого зверя.

– Приятель Мадам триста пятьдесят восемь дубль один, – объявил он и отступил вниз, меж тем как шейкер бармена задергался перед огромным вытаращенным глазом в глубине черной бленды.

– Музыка! – скомандовал де Маргуйя.

Статисты со старательным видом задвигались на месте, пытаясь, не